Иркутский драматический театр им. Н.П. Охлопкова готовит премьерный показ спектакля по пьесе американского писателя Джеймса Голдмена. В центре повествования актуальная во все времена тема — борьба за власть. Стареющий король Генри должен уступить трон более молодому претенденту — одному из трех своих сыновей, но он не спешит передавать власть, которую крепко держит в руках уже несколько десятилетий. Генри придумывает хитрый план: выдать свою молодую любовницу — сестру короля Франции Филиппа II — замуж за младшего из сыновей, который не отличается сильной волей и независимым характером. Так он сохранит за собой и любовницу, и власть. Но его план проваливается, и в семье монарха разгорается междоусобица. Почему? Как говорят в таких случаях французы: «Ищите женщину!» В центре всех интриг, которые творятся вокруг трона, движимая одновременно любовью и ненавистью законная жена Генри — королева Элинора.

Заслуженный артист России, режиссер иркутского драмтеатра Геннадий Гущин — о современной драматургии, созидании актерских миров и постановке спектакля «Лев зимой».

— Пьеса Голдмена «Лев зимой» была дважды экранизирована. Энтони Харви, поставивший первый фильм, получил в 1969 году «Оскара», как и исполнители главных ролей Питер О’Тул и Кэтрин Хепберн. Ремейк, созданный Андреем Кончаловским, не был отмечен высокой кинематографической наградой, но раскрыл сюжет в несколько ином ключе. Известная американская актриса Гленн Клоуз в роли Элиноры здесь тонко передает не только коварство и злорадство героини, но и ее боль, ее способность терпеливо переносить страдания и, невзирая на обстоятельства, идти к цели. Что хотите сказать вы своей постановкой «Лев зимой»?

— Действие пьесы происходит в Англии, в середине XII века. Королевская семья собирается накануне Рождества, чтобы встретить праздник и определиться с правопреемником. Тема борьбы за власть во все времена связана с силой, поэтому трон на сцене — как железная окровавленная рука. А чтобы приблизиться к нему, надо пройти по кроваво-красному полотну. По ходу пьесы этот кусок ткани становится то накидкой на плечах героев, то бинтом, опоясывающим истекающую кровью Элинору.

Сила и кровь — неразрывные составляющие власти во все времена. Но король слабеет, а значит, на его место должен прийти кто-то из трех его сыновей. Элинора борется за трон для старшего — Ричарда Львиное Сердце, поскольку он самый сильный. А Генри, желающий сохранить влияние, за младшего Джона — слабого и ведомого. В ходе этой борьбы открываются тайники души каждого из членов семьи и перед нами предстает чудовищная картина взаимоотношений отцов и детей. Эта тема тоже вне времени. На более мелком бытовом уровне сегодня «борьбой за трон» нередко становится банальная дележка унаследованной квартиры, дачи или гаража, когда выясняется, что родные люди в буквальном смысле готовы уничтожать друг друга за право владеть несколькими десятками квадратных метров. Вот это тема утраты человеческого в борьбе за власть, наследство, доминирование, представляется мне в пьесе наиболее актуальной.

— Вы четко следуете авторской версии или привносите в пьесу что-то свое?

— В этом спектакле, как и в жизни, нет положительных или отрицательных персонажей. Есть столкновение сильных характеров, разносторонних интересов, есть предательство, лицемерие, ненависть, но есть и любовь, и даже надежда на спасение… Я позволил себе изменить финальную сцену пьесы. Мне как режиссеру хотелось «подарить» героям этой — в общем-то, совсем не праздничной — истории надежду, которой нет у автора. У Голдмена в финальной сцене Элинора говорит: «В жизни есть все, кроме надежды». В нашей версии эту мысль озвучивает Генри, а королева, не соглашаясь с ним, отвечает, что надежда есть, она — Рождество. И, действительно, что бы ни происходило вокруг нас, во все времена, если в душе осталось человеческое начало, то оно обязательно найдет пути для возрождения…

— Вы — режиссер спектакля и исполнитель роли короля Генриха II. В пьесе нет выраженных злодеев и святых, но герои не вызывают откровенной симпатии. Чтобы создать правдоподобный образ, актеру ведь нужно его полюбить. За что вы любите своего Генри?

— Обязательно полюбить. И оправдать. В том-то и суть, что у каждого из героев этой пьесы есть оправдывающий мотив. Почему сыновья Генри и Элиноры восстают против отца и матери? В каждом из них — и в Ричарде, и в Джеффри, и в младшем Джоне — живет детская обида, которая движет ими и во взрослой жизни. Они никогда не знали родительской любви. С какой болью Джон говорит матери: «Тебя никогда не было рядом. Меня от тебя оторвали повивальные бабки, и с тех пор я тебя не видел». Или Ричард, который признается отцу: «Ты никогда не звал меня. Никогда не произносил мое имя. Я бы пошел на все ради тебя… Мне только ты был нужен». Для Джеффри, который тоже говорит, что никому не был нужен, я добавил в постановке текст про детские турниры, про то, как мамы переживали за своих сыновей, как отцы гордились ими. «А вы в мою сторону даже не смотрели», — вспоминает он. Все трое братьев выросли, не зная любви…

И для Генри есть свое оправдание. Он жизнь положил, чтобы создать великое государство, но его труды, по сути, напрасны, поскольку и сыновья, и жена предали его, от каждого он ждет удара в спину. И это уже не про власть, а про то, что наши современники наблюдают в собственных семьях, что чувствуют, глядя на своих детей. И при разборе материала мы именно на это и делаем главный акцент.

— Вы не сторонник использовать в своих постановках спецэффекты и какие-либо технические новшества. Почему?

— Театр — это не «Диснейленд». Я хочу, чтобы актер заряжал зал своей энергией, а зритель передавал ее обратно. Это единое энергетическое биополе и есть чудо театра. Когда в зале сидят 500 человек и все «дышат» вместе с артистом. Это же ни с чем не сравнимое блаженство!

Театр раскрывает перед актером возможность создать собственный мир и прожить в нем не одну — много жизней. И, в отличие от нашего реального мира, в нем есть возвышенная история. Где еще можно так объясниться в любви, как я это делал 10 лет подряд, играя Сирано де Бержерака? Это лучшая жизнь моя! И где я естественнее — здесь или там, на сцене? Это для меня вопрос.

— Иркутский драматический театр открывается 16 февраля. В условиях пандемии зал сначала разрешено было заполнять на четверть, сейчас — на 50 процентов. Как это чудо театра будет воплощаться при условии ограниченного количества зрителей?

— На самом деле очень трудно играть перед полупустым залом. Когда в 1990-е годы люди перестали ходить в театр, была такая шутка: «На сцене «Дядя Ваня», а в зале три сестры». Это невольно вызывает ассоциации с временами, когда мы перед премьерой сдавали спектакли специальной комиссии. В театр приходили серьезные партийные люди, человек восемь, садились, мы начинали играть, скажешь реплику — видишь, как они пишут в блокнот. Просто пытка какая-то! Или, когда родственники в зале, тоже сложно играть. Они сидят, потеют от напряжения, им очень хочется, чтобы у тебя хорошо получилось. И это все передается на сцену... В идеале, конечно, хочется видеть полный зал зрителей, которые близки тебе по духу, которые задумываются о жизни, о происходящем, ищут ответы на свои вопросы.

— Но все больше людей уходят от живого общения в виртуальное. Цифровые технологии, искусственный интеллект, опять же пандемия, которая ускоряет переход в онлайн. Как это все отразится на театре?

— Уж сколько раз театру предрекали закат. Все мы помним эту фразу про «одно сплошное телевидение». Но дело в том, что артист — такое интересное существо, которое, образно говоря, даже в кислоту засунь — он все равно будет играть. Возьмите маленького ребенка, которого родители во время бомбежки прячут в погреб. Вокруг война, страх, а он сидит в подвале и все равно в машинки играет. Так и актеры.

У театра сегодня есть значительно более глубокие проблемы, которые не связаны с пандемией — темы мельчают, зрителю нужно больше развлечений… Хотя, с другой стороны, люди всегда любили развлекаться. В Древней Греции Плавт писал комедии. Для чего? Да чтобы посмешить народ, повеселиться. Я думаю, что принципиально ничего не поменяется. Какая-то внешняя история уже изменилась: зарплату стали на карточки перечислять, электронные трудовые книжки появились, а человек остается прежним, душа-то его живая. Как я при бумажной трудовой книжке анекдоты слушал и смеялся, так и при электронной их слушаю. Кто-то умеет их смешно рассказывать, а кто-то нет.

— Вы сказали, что темы мельчают? Каких проблем вам как актеру и режиссеру не хватает в постановках на театральной сцене?

— Я бы хотел на многие темы поговорить… Например, у нас ведь практически никак не раскрыта тема чеченской войны: что произошло и как это поменяло взаимоотношения людей. Меня лично это трогает. Но пьес на эту тему нет.

Очень много сиюминутных поделок. Есть, конечно, хорошие молодые драматурги, но они уже превращаются в классиков. В нашем театре я ставил «Страшный суп» Олега Богаева. Интересный автор свердловской школы. Есть братья Дурненковы, Иван Вырыпаев.

Неоднозначно к их творчеству относятся, конечно. Я охотно принимаю новаторство в искусстве, но меня откровенно смущает желание некоторых постановщиков «обнажиться» не для того, чтобы донести какую-то мысль, а чтобы раскрыть собственное извращенное представление о том или ином предмете. Это может быть сделано талантливо, но меня как человека это коробит. Возможно, я вырос не в столь «интеллектуальной» среде и не так воспитан, уж простите за иронию… Мне, например, неприятно, когда женщину на сцене изображают нарочито некрасивой, отталкивающей. Я всегда хочу, чтобы у меня в спектаклях женщина любила, страдала, чтобы зритель ей сопереживал. Ту же Элинору, несмотря на ее коварство и злобный нрав, мне все равно по-человечески жалко.

— В экранизации Кончаловского эта героиня, как ни парадоксально, тоже вызывает скорее сочувствие, чем отторжение.

— В реальной жизни у Алиеноры Аквитанской ведь с Генрихом была на самом деле совершенно потрясающая любовь. И войной на мужа она пошла из ревности. За этот бунт Генрих на многие годы отправил ее в заточение, где она не смирилась с ситуацией, а продолжала интриговать. После смерти короля вместе с Ричардом правила Англией, пережила мужа на 10 лет и по собственному завещанию была похоронена рядом с ним и любимым сыном в фамильном склепе. Вот такая ненависть-любовь, когда «и с тобой жить не могу, и без тебя не могу». Любовь — она ведь разные грани имеет. И я не могу принять, когда человек с его страстями и страданием публично осмеивается.

— Пьеса Голдмена многогранна и психологически сложна. У вас в постановке занято много молодых актеров. Как они воспринимают этот материал?

— Прикасаясь к такому материалу, конечно, важно его осмыслить. Любой человек, занимающийся искусством, философ прежде всего. А это значит, что он ищет ответы на вечные вопросы — что есть жизнь и смерть, каков смысл бытия. На них, скорее всего, никто никогда не ответит, но пытаться сделать это нужно. И здесь очень важен личностный рост, ибо профессионал растет в мастерстве, а творец — в духе.

Все, кто занят в спектакле, а в нем кроме меня и заслуженной артистки России Елены Сергеевны Мазуренко, исполняющей роль Элиноры, играют Сергей Дубянский, Дарья Горбунова, Иван Алексеев, Антон Залетин, Иван Гущин, стараются проникнуть в материал. Мы обсуждаем его на репетициях, что-то советуем друг другу посмотреть, почитать, соотносим поведение персонажей с какими-то реальными ситуациями, которые переживали сами, фантазируем…

Компьютеры, гаджеты, с которыми люди сегодня проводят все больше времени, они ведь дают уже готовую конструкцию мира. Образы не рождаются, воображение атрофируется. Как-то слышу, дети во время компьютерной игры кричат: «У меня ногу оторвало! Я умер! Ха-ха-ха!» Они не понимают, что такое человеку ногу оторвало. Я, когда занимался со студентами в театральном училище, давал задание прочитать прозу Светланы Алексиевич. Просто объяснять молодым людям, что такое война — бесполезно, не попадает. А когда они инсценируют отрывки из книги «У войны не женское лицо», и «проживают», как девчонка 16-летняя на фронте за одну ночь поседела, собирая оторванные руки и ноги, то они рыдают. Нужно, чтобы там внутри, в душе что-то происходило.

Фантазия — великая вещь для художника, только с ее помощью и можно сконструировать собственный мир. Для этого театр и нужен. И литература нужна хорошая. И музыка. Искусство дает человеку тот духовный опыт, который должен передаваться дальше. Он должен прежде всего наследоваться, а не квартиры.

— Какой писатель лично вам сегодня помогает конструировать картину мира? Есть книга, которая будит воображение?

— Не поверите, но я сейчас перечитываю Джека Лондона. Не могу это объяснить. Может быть, пандемия так повлияла. В его книгах такая любовь к жизни при абсолютно стойком принятии ее законов: сдался, не справился — принимай смерть как данность. Летом на даче «Белый клык» перечитал и получил огромное удовольствие… Вообще люблю истории, которые вызывают сильные чувства. Самый мой любимый фильм знаете какой? «Человек-амфибия». Я его первый раз увидел лет в десять и смотрел, наверное, раз шестьдесят. Там каждый кадр неповторим! А какая музыка Петрова! Какие актеры! Когда мне кто-то говорит про этот фильм — да нет там ничего особенного, я вспоминаю «Мцыри»: «А душу можно ль рассказать?..» Есть какие-то вещи, которые не объяснишь. Да и не надо, наверное.

— Что еще хотелось бы поставить на сцене драмтеатра?

— Конкретно сейчас мне бы хотелось поставить что-нибудь легкое, не назидательное. Дюма, например. Интриги, любовь, на шпагах дерутся, записочки посылают друг другу. До истории с пандемией у меня не было такого интереса, а теперь хочется, чтобы люди пришли в театр и, хотя бы на время забыли про все эти маски, вирусы, эпидемии.

Нина Воронина

Фото Анатолия Бызова