Если бы меня спросили, как выглядит настоящий художник, я сказала бы — он похож на Александра Сокольникова: немного странный, бесприютный и абсолютно неповторимый. Вне всяких канонов, схем и шаблонов. Он не просто человек — он символ Иркутска: его можно увидеть то тут, то там в его вечном берете с птичьим пером и шарфе. А как еще одеваться титулованной особе? Он давно и заслуженно носит титул короля верлибра. Взять у Сокольникова интервью было очень самонадеянно, потому что в общении он чистый импровизатор. Ты задаешь вопрос, а он плывет себе по реке своих воспоминаний, рассказывает десятки фантастических историй, никак с этим вопросом не связанных. Да и чего ожидать от короля русского свободного стиха? Только человек, не способный существовать в каких-либо рамках, мог написать: «Пчела граммофонной иглой извлекает янтарную музыку меда». Или: «Уходя не забудь погасить в моей душе свет…»
Фантастическое поколение
– Учась на первом курсе университета, летом я работал бригадиром на комсомольской стройке Богучанской ГЭС. Тогда только начиналось движение стройотрядов. Моя бригада, 22 человека, построила станцию Тамтачет. Мы работали по 16 часов. Работали для Родины на чистом энтузиазме. И даже деньги, которые заработали, отдали в помощь Вьетнаму. Было такое бескорыстное поколение. Мы могли горы свернуть.
Но была не только романтика, были и катастрофы. Когда мы возвращались с награждения (нам, как лучшей бригаде, вручили переходящее знамя стройки), водитель грузовика, забыв, что едет по встречной полосе, решил нас прокатить, как говорится, по главной улице с оркестром. И въехал на большой скорости в кювет. А наш знаменосец, вылетев из кузова, сломал ногу и руку».
Сеновал, книги и парное молоко
– Я жаворонок. Почему? Родился 21 марта 1947 года, в великий день солнцестояния, равноденствия, когда прилетают жаворонки по дороге из Верхоленска в Качуг. Мама, совсем девочка, в 16 лет работала мороженщицей. Отец увидел ее и влюбился. Фронтовик, после войны работал директором Качугского маслозавода. А в 1949 году его репрессировали. Когда за ним приехали из МГБ, отец попросил дать ему возможность попрощаться с сыном. Приехали к нам в дом. Бабушка стала «гостей» поить, а отец все носил меня на руках. Потом эмгэбэшники сказали: «Хватит, поехали!» Вырвали меня у отца и увезли его. Больше его никто никогда не видел. Бесследно исчез. Наверное, где-то по дороге папу застрелили и зарыли.
Рос я у бабушки в деревне. Она грамотная была, три года училась в Париже, была дочерью польского графа Галицкого. Вышла замуж за командира красного партизанского отряда, но всю жизнь дрожала из-за своего дворянского происхождения. Мой прадед участвовал в польском восстании 1863 года и отправился в ссылку.
В деревне не было сахара, никаких сладостей. Зато пекли из простого теста «жаворонков», вместо глаз вставляли бруснички. А еще детство для меня — это вкус молока. Я ночевал тогда на сеновале (местные жители называли его поветью). Бабушка доила корову, а я, услышав звук струй, падавших в ведро (уже в четыре утра был на стреме), баночку привязывал, спускал с повети. И бабушка наливала парного молока. А если зазеваешься, тебе ничего не достанется. Дочери у бабки были веселые, и внуков целая орава. Она специально ездила в Иркутск за маслом и сдавала его как крестьянский продналог. Благодаря этому ее корова освобождалась от налогов и работала только на нас, детей.
Я много читал. На всех детских фото с книжкой. В сельском клубе была хорошая библиотека. И я, сидя в своем повете, откуда был виден Верхоленский собор и кружившие вокруг него ласточки, прочитал всего Джека Лондона, «Слово о полку Игореве», Достоевского, Чехова. Чтение мне восполняло то, чего не имел, — любовь родителей.
Учился в Верхоленской школе. И учителя у нас были прекрасные, настоящие подвижники. Выдержав огромный конкурс, 14 человек на место, в 1965 году поступил в Иркутский университет на историко-филологический факультет».
Мистификация как аргумент
– В то время, когда в Москве уже закручивали гайки, в Иркутске все еще царила атмосфера свободы и надежд. Мы взахлеб читали Илью Эренбурга, Сартра, Поля Элюара. Я учился у прекрасных преподавателей: Лидии Андреевны Азьмуко, Анны Петровны Селявской, Надежды Владимировны Ковригиной. Они меня заприметили, почувствовали как-то. Будучи студентом, даже принимал экзамен по введению в литературоведение. По своим стихам «Пчела граммофонной иглой» у филологов.
Я был членом студенческого литобъединения. Обычно 21 марта в 305-й аудитории проходили мои творческие вечера. Среди большого количества присутствующих были четверокурсник Олег Желтовский, Владимир Артемов, литературовед Ростислав Смирнов. Представьте, полный зал. И я говорю: «Я хочу писать о простых вещах, потому что все эти «измы», эти правительства уйдут. Останутся простота, муравей ползущий, летящая птица, зерно, которое умирает. Это все будет, и я буду, и то, что я делаю. Запомните, лет через двадцать то, что я пишу, станет эстетикой. В защиту русского свободного стиха прочитаю вам Поля Элюара: «Если земной шар разрубить пополам, и если эти две половины положить на твою грудь, и если ты будешь матерью и родишь мне сына, то он будет сосать Северный полюс, а Южный отталкивать руками».
Зал притих. «Только это не Элюар, — признаюсь. — Эти стихи я написал полгода назад». Слушатели закричали: «Мистификация, бис!»
Заслуженный мореход
– Яркая глава моей жизни — работа экспедитором. Из Усть-Кута до Тикси по воде мы возили стратегически важные грузы, в том числе водку. Ходил по Лене, Северному Ледовитому океану. В университете договаривался, обещал, что все нагоню. Я побывал на многих северных морях. Работа была ответственная: под отчетом у меня был товар стоимостью на миллионы рублей — огромные суммы по тем временам…
В тундру возили сапоги, мебель, даже вилы. Что с этими вилами якуты делали, осталось для меня загадкой. Когда мы причаливали у какого-то поселка, жители с шаманами и бубнами нас встречали на берегу, плясали и пели: «Водка, бар! Борода, бар!» Это означало: водку привезли, Борода приехал! Меня местные прозвали Красная Борода (на самом деле она у меня тогда рыжая была).
Сопровождающим я работал не только ради впечатлений. Шеф платил мне 1350 рублей в месяц, что по тем временам было целым состоянием. Полгода проводил в навигации, полгода в Иркутске. Заработанное тратил за зиму. Проводил время как настоящий сибарит. Собирал своих друзей — художников, поэтов, артистов. Веселились, кутили от души. Так что к весне вновь был гол как сокол. В 1969-м со мной в качестве помощника плавал иркутский художник Сергей Григорьев, брал я в море и поэта Анатолия Кобенкова. Он потом написал в дневнике: «Сокольников мне подарил рай». Имея в виду огромный ассортимент алкоголя на борту.
У меня до сих пор хранится дневник об экспедиции 1969 года. Виталий Диксон об этой поездке написал со слов Анатолия Кобенкова роман «Стеклянный пароход». Главный Сокол — это про меня. Хотя на самом деле все было не так. Толя всю поездку просидел в трюме, писал стихи. Он запал на шкипершу, и она к нему вроде тоже прониклась. Вот Кобенков и прятался от шкипера: они люди были серьезные, суровые, все больше уголовники.
Север — это Джек Лондон и Рокуэлл Кент. Там температура измеряется по Фаренгейту. И выше плюс 19 она не поднималась. Это школа жизни. С местными важно было уметь отношения выстроить. Не заноситься и не изображать начальника, но и не давать слабину. Я шестнадцать сезонов отходил. И если поэтический дар получил от Бога, то все остальное дал мне Север. Я из поездок привозил целые наволочки стихов».
Стихи, стекающие с пера
– Стихи я писал еще в школе. Это всегда давалось мне легко. Главное, чтобы масть пошла. Могу по полгода не писать, ходить, думать, что-то внутри накапливать, а потом — бах! — и полилось. Стихи должны стекать с пера. Меня всегда удивляли писатели, которые сиднем сидят и строчку мучают, мусолят. Любое стихотворение рождается за пять минут. И я ни слова в нем не правлю.
Вдохновение — это как будто идешь вдоль стены, и вся она в каких-то однообразных разводах, а потом вдруг видишь что-то необычное. Твое воображение оживает. Ты открываешь эту дверь и видишь за ней разные образы. И начинаешь все эти картинки записывать. Например, однажды я увидел корни дерева после дождя. И сразу родилось: «Земля прозрачна как сосуд и в лужах корни словно кони воду пьют…».
Откуда берется вдохновение? Из воспоминаний, встреч, мимолетных впечатлений. Из самого воздуха, неба, воды. Из прогулки по весеннему городу. Обычные вещи меня удивляют и будоражат. Стрекоза, летящая над гладью воды. Травинка, облако, замочная скважина, серый котенок.
Знаете, как появились, например, мои строки о розах? В 1966 году в Иркутске шли обильные снегопады. Весь город утонул в белых сугробах. В тот год и Японию тоже засыпало снегом. И я так все это ярко представил. На одном дыхании возникло стихотворение. Теперь оно стало хрестоматийным: «В Японии выпал снег и все розы постриглись в монахини». Меня спрашивают: почему же не в Иркутске выпал снег, а в Японии? В шутку отвечаю: дело в том, что в Японии тесно. Их засыплет, они моментально отроются. А мы, русские, сделаем в снегу дырку и будем через нее дышать. Ну а если серьезно, то стихи не о Японии, а о монастыре зимы, в который мы все попадаем».
«Берет появился раньше меня»
– Иркутск — это мой город, город моих детей. Но я долго прожил в деревне, и она осталась в сердце. В городе нет таких звонких птиц, таких цветов, просторов. Здесь на тебя накатывает ощущение потерянности и клаустрофобии. У литовского художника Чюрлениса есть картина «Ангел» — он не может взлететь с узких улочек, расправить крылья. Мне это ощущение знакомо.
В 1966 году в Иркутск приезжал известный поэт-футурист Виктор Соснора. Он тоже носил берет и шарф. Увидев меня в берете, он спросил: «Ты что, был в Париже?» Я сказал: да. Хотя никогда там не был. Но этот образ — из Парижа, из романов Хемингуэя, от импрессионистов. Как написал Диксон в романе «Стеклянный пароход», берет появился раньше, чем сам Сокольников.
Кстати, Соснора казался таким простым, что я отважился показать ему свою поэму «Идиот». Текст был рукописный, 60 страниц. Сохранились его пометки на полях карандашом в тех местах, что показались ему удачными. И надпись, оставленная мэтром: «Я, Виктор Соснора, взял взаймы метафоры пока у незнаменитого поэта Саши Сокольникова».
Екатерина Санжиева
Фото Валентина Карпова
«Музыка меда» — четвертая книга Александра Сокольникова. Пока вышел ее сигнальный вариант. Предполагается, что сборник выйдет тиражом 500 экземпляров. «Прислонившись к стене Я в глазах твоих отражаюсь Подсолнухом У которого закружилась Голова» — на наш взгляд, это одно из лучших стихотворений в книге поэта
Накануне своего 75-летия Александр Сокольников выпустил новую книгу, которую презентовал в день своего рождения в Музейной судии Иркутского областного краеведческого музея. Фоторепортер нашего еженедельника запечатлел короля верлибра рядом с его портретом, принадлежащим кисти иркутского художника Юрия Квасова
И ЭТО ВСЕ О НЕМ
В 1989 году Александра Сокольникова пригласили поехать в Ленинск-Кузнецкий на поэтический слет верлибристов. Его опыты русского свободного стиха вызвали большой интерес. 500 поэтов, которые там были, встали и сказали: «Виват!» Поэт получил всесоюзную премию Велимира Хлебникова. Позже в Улан-Удэ, на другом фестивале поэзии, его объявили королем верлибра. Александр Сокольников — автор трех книг: «Свиток одиночества», «Вне канона», «Наречьем облаков рисую ветер». Сейчас выходит четвертая — «Музыка меда». Книги Сокольникова не купишь, это библиографическая редкость.
